Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар - Страница 104

104

Помолчали.

Сказал Иван Иванович, строго:

– Вы вот что, ребята, – туда-сюда языком болтать бросьте, – я вас насквозь вижу, – говорите, какое у вас дело? – А ребятишек мы все пороли по общему сговору.

– Вот мы и говорим, по согласию, – сказал Сидо^ Наумович. – А дела у нас нету никакого, война, мужиков на войну гонят, – вот мы и вспомнили про порку… Читали, может, на улицах, на заборах стихи печатали про новобранцев?..

– Это какие стихи?

– Да так, мол, и так– выбрал, дескать, ты жребий суровый…

– Ну, читал. А что?

– Ничего… не слыхать, кто сочинил-то их?.. У нас в Чертанове тоже расклеивали, некоторые старички их наизусть выучили… Интересно, кто такие стихи сочинять умеет, – не слыхали?..

– Нет, не слышал, не знаю, – и знать не желаю, и вам не советую!

– Мы, конечно, так, между прочим… Дело к весне идет…

Сидор Наумович и Иван Лукьянович выпили по чашке чаю, чашки опрокинули, на донышки положили огрызки сахара, – до хлеба и масла не дотрагивались. Благодарили, кланялись, извинялись.

Ушли.

Шли молча, глядя в землю, по сторонам не оглядываясь, – пошли не через мост, но через овраг, по полю. В поле остановились, оглянулись кругом, глянули невесело друг на друга.

– Разве он скажет?

– И знает, да не скажет!..

Глаза Ивана Лукьяновича стали очень печальными, –

– Если бы знать, знать бы ежели, – пойти да и спросить… Пишут в стихах, а до конца не дописывают, вишь ты, что делать-то? – делать-то что мужику, чтобы правду найти и с голоду не сдохнуть?!

– Не говорит…

– А ведь здешние, наши, – сказывали, на управской машинке отпечатано… Узнать бы, кто отпечатал, спросить бы, чтобы сообща, чтобы объяснили…

Иван Лукьянович помолчал. Печаль сошла с его лица. Глаза стали злыми и действенными. Сказал:

– Не скажет!., уух, темнота!., и глаза есть, и голова есть, и руки есть, и сила есть, – уух, темнота!.. – ведь тут, возле нас ходят, может, нас ищут, – а не найдешь. Ну что ты теперь мужикам скажешь, раз они нас с тобой в ходоки послали?.. – Так бы взял бы сам себя за свои глаза и дернул бы за них, чтобы темноту с них сдернуть!..

И в это же примерно время к Афиногену Корниловичу Разбойщину приехал неожиданный гость, студент.

Ипполит, сын Разбойщина, одинокое существо и тем не менее существо любопытное, которому разрешалось уже дружить с Николаем Бабениным, узнал о приезде гостя от кухарки утром, когда папа и мама еще спали, – приехал, мол, ночью, нежданно-негаданно, и спит сейчас в гостиной на диване, – а сам-де – студент и из одного города с папой, с папиной родины…

Ипполит пробрался в гостиную.

На спинке стула висела потрепанная и мятая, никак не похожая на папины вицмундиры, студенческая куртка, на стуле лежали также мятые синие диагоналевые брюки с порванными штрипками. Стул загораживал лицо студента. «Студент» – было словом таинственным.

Ипполит сделал шаг в сторону на цыпочках, чтобы поглядеть на нежданного гостя, увидел бодрые, веселые глаза – и испугался, замер на месте преступления. Гость изобразил на лице ужас, передразнивая Ипполита, и поманил его таинственно к себе пальцем. Ипполит покорно подошел.

– Как зовут? – спросил дядя.

– Ипполит… Поля…

– Ага. Так. Ипполит? Пороха еще не выдумал?

– Нет, – ответил испуганно Ипполит.

– Я и вижу, – сказал студент. – Куришь?

– Нет…

– Даже тайком с товарищем? – ни разу?

– Один разик…

– И врешь, восемь раз курил. Я по глазам вижу, надо полагать, ты врун. Ты – как? – народник, анархист или, быть может, даже социал-демократ?

– Я не знаю.

– А слова эти знаешь?

– Нет, тоже не знаю…

– Ага. Так. Научим. Иди поищи для меня папиросу.

Ипполит – в совершенном разрушении мироздания – пошел в запретный папин кабинет и вернулся с пустыми руками.

– Там заперто на ключ.

– Где?

– У папы…

– Ага. Так. Закономерно!.. – Я думал, у тебя свои есть… – студент порылся в брюках, вынул из кармана три копейки. – Беги в лавку, купи – три копейки десяток– «Трезвон» или «Тройку». Отцу – ни гу-гу. Я тебя сейчас буду отучивать от курения.

Мироздание рушилось: Ипполит, не боясь родительской порки, первый раз без разрешения переступал порог калитки, – «благородный» мальчик – и в лавку!..

Гость Леонтий лежал по-прежнему, когда вернулся Ипполит. Дома еще спали.

– Ну, закуривай, – сказал Леонтий. – Нет, не так. Кури, как я. Кури и затягивайся. Глубже. Полным ртом. Так… Теперь бери вторую папиросу. Так… Что? тошнит? – все равно, кури. Бледнеешь? – не можешь? – тошнит?..

– Да…

– Брось и знай, – если еще раз закуришь, я тебя насквозь по глазам вижу, – я тебя пять папирос подряд курить заставлю, рвать будет, – все равно курить заставлю, а кроме этого отцу все расскажу. Ступай, выпей холодной воды. Завтра начну учить тебя – как порох выдумывать.

Ипполит был пухл, розовощек, круглолиц. Мироздание, созданное отцом, рушилось. Дядя студент был необъясним и великолепен. Ипполит подчинился дяде, голова от папирос действительно кружилась до тошноты, – но именно папиросы и связывали кругом Ипполита, сделав дядю студента – повелителем.

Проснулся папа, проверещал тенорком из спальни:

– Матрена, воды в умывальник!..

Папа в халате, еще до кофе, прошел в гостиную к студенту, плотно прикрыв за собою дверь. Ипполит сел на сундук в прихожей – около окошка на двор и у двери в гостиную.

– Леонтий Владимирович, – говорил папа, – сейчас нету никаких каникул, время напряженное, империя находится в состоянии войны. Вчера ночью я не успел задать вам вопроса, вы все шутили, – почему вы оставили университет? – Мне это крайне важно знать.

104